СТАРИННЫЙ ОБРЯД ПЕРЕПЕКАНИЯ

„Перепекание” детей в ритуалах и сказках восточных славян

„Перепекание” детей в ритуалах и сказках восточных славян
В восточнославянских версиях сказки «Мальчик и ведьма» (А Т 327 С, F) встречается следующий эпизод.
Ребенок (Ивашка, Жихарко, Филюшка и т. д.) попадает в дом к Бабе-Яге или ведьме, которая поручает своей дочери изжарить его: «дочь истопила жарко печку, взяла связала Филюшку и положила на лопату, и только хочет лихпуть его в печку - он упрет да и упрет в чело ногами.

"Ты не так Филюшка!"-сказала дочь Яги-бурой. "Да как же'!-говорит Филюшка. - Я не умею". - "Вот как, пусти-ка, я тя научу. - И легла на лопату, как надо, а Чуфиль-Филюшка был малыи не промах: как вдруг сунет ее в печь и закрыл заслоном крепко-накрепко.

Хотя происхождение этого и подобных сказочных эпизодов уже возводилось исследователями к архаическим ритуалам (инициация, похороны), никто, кажется, не обратил внимания на его близкое сходство с ритуалом «перепекания» ребенка, широко известным у восточных славян.

В наиболее общем случае ритуал заключается в том, что грудного ребенка кладут на хлебную лопату и трижды всовывают в теплую nечь. Обычно так поступали с младенцами, больными рахитом или атрофией а согласно народной терминологии, собачьей старостью или сухотами.

По наблюдениям Т. Я. Ткачева, «под понятие сухот подводится целый ряд болезней желудочно-кишечного тракта, которые ведут к истощению детского организма».

В ряде сообщений отмечается что «перепекание не только не помогало ребенку, но могло и существенно повредить его здоровью. Ритуал осуществлялся иногда и при других болезнях, например при грыже; в некоторых местах Владимирской губ. „перепекали” всех детей непосредственно после родов.

В России ритуал был известен преимущественно в Поволжье, центрально- и южнорусских губерниях (Владимирская, Ярославская, Костромская, Нижегородская, Казанская, Симбирская, Пензенская, Саратовская, Тульская, Орловская, Воронежская), а также в Сибири.

Наиболее распространенное русское название ритуала - перепекание, реже встречаются варианты перепеченье, запекание, допекание.

Действие обычно описывается при помощи глагола перепекать, причем в зависимости от контекста приставка пере- придает слову разные оттенки значения: глагол может обозначать или избыточное действие (ср. пирог перепечен), или повторное деиствне - выпекать заново. Отсюда возможность двух типов словосочетаний (ср. перепекать собачью старость и перепекать ребенка) и соответственно двух разных интерпретаций ритуала.

Для Сибири, а также для Украины и Белоруссии употребление глагола перепекать в таком контексте не характерно.

На Украине ритуал известен на Подолье, в Волынском Полесье, в Киевской, Черниговской и Харьковской обл. Согласно сводному описанию Ю. Талько-Гринцевича, баба-знахарка на рассвете приносила из трех колодцев непочатой воды, замешивала с ней тесто, пекла его и, вынув хлеб из печи, всовывала туда на лопате ребенка.

Kaк и повсюду у восточных славян, ритуал, как правило, сопровождался диалогом. Например в Харьковской губ. в то время, как баба-знахарка сажала ребенка в печь, его мать трижды обходила вокруг хаты, каждый раз заглядывая в окно и спрашивая: «Шo ты, бабусю, робышь?» Знахарка отвечала: «Хлиб гнитю!».

Ритуал зафиксирован и в основных сводных источниках по этнографии белорусов: в сборниках Н. Я. Никифоровского (Витебская губ.), М. Федеровского (Гродненско: б.) и А. К. Сержпутовского (Слуцкий у. Минской губ.).

По материалам Полесекого архива, он бытовал также на Гомельщине.

Согласно описанию Н. Я. Никифоровского, мать больного ребенка сажала его на лопату, обмывала водой, которой приглаживали хлеб, и несла к печи, как будто собираясь посадить туда вместе с хлебами, но только клала лопату на припечек; в эту минуту дверь отворяла другая женщина и, всплеснув руками, с гневом спрашивала: «Што ты jюбишь? - Ня, ты ня видишь; сущи пяку - во што я роблю! - А, сущи! дык пячи, пячи их, каб ни було!» - и другая женщина снимала ребенка с лопаты.

Несмотря на кажущуюся простоту ритуала, его символика достаточно сложна и многозначна, причем в разных вариантах на первый план выступают то одни, то другие аспекты его смысла. Согласно большинству описаний, главной целью ритуала было сжигание болезни, ср. формулы: «Собачья старость, припекись в печи!». «Как хлеб печется, так и собачья старость пекись!» и под.

Однако эта мотивировка, осознаваемая и самими исполнителями ритуала, относится, по-видимому, к поверхностному уровню его семантики. Более глубокий уровень определяется символическим отождествлением ребенка и хлеба, выпечки хлеба и появления ребенка на свет: его как бы возвращают в материнское чрево (печь), чтобы он родился заново.

По сообщению из Керенского у. Пемзенекой губ., «иногда ребенок родится слишком слабым и сухощавым. Такого младенца, который, по выражению народному, "не допекся в утробе матерней", старухи-знахарки "перепекаюr" в обыкновенной печке, чтобы сделать его полным и здоровым. Характерно, что обычно ритуал так или иначе соотнесён с изготовлением хлеба в печи; в Казанской губ. лицо ребенка замазывали тестом так что открытыми оставались только нос и рот. В с. Тонеж и Стодоличи Лельчицкого р-на Гомельской обл. ребенка трижды подносили на лопате к печи, говоря: „Откуль пришло, туды и пошло!” По-видимому, формула могла относиться как к самому ребенку, так и к болезни; в первом случае печь отождествлялась бы с женским лоном, во втором -представлялась бы источником болезни. Можно предположить, что печь символизировала не только чрево матери, но и загробный мир, отправление в печь - временную смерть; характерно, что в некоторых вариантах ритуала на ребенке разрывали рубашку, как на покойнике, и сжигали ее.

Таким образом, помещение ребенка в печь, помимо ·сжигания болезни, могло символизировать одновременно:
1) повторное «выпекание» ребенка, уподобленною хлебу, в печи, являющейся обычным местом выпечки хлеба и одновременно символизИрующей женское чрево;
2) временное возвращение ребенка в материнское чрево, символизируемое печью, и ею второе рождение;
3) временную смерть ребенка, ею пребывание в ином мире, символизируемом печью, и возвращение в этот мир.

Амбивалентное значение печи одновременно как символа женскою чрева и загробною мира подтверждается разнообразными восточнославянскими фольклорными и обрядовыми данными. Однако смысловой доминантой ритуала является все же символическая связь между выпечкой хлеба и рождением ребенка, характерная в целом для народных представлений восточных славян, ср. укр. «У печурце родився» (о счастливом человеке), рус. «Из одной печи, да не одни речи».

В Казанской губ. один из способов лечения ребенка, больною «Собачьей старостью», заключался в том, что его сажали под квашню; приговаривая: «Как тесто всходит, так на младенце тело всходило бы!».

В Слуцком у. Минской губ. больного ребенка сажали на лопате на припечек, полагая, «што ат гэтаю дзiця будзе здаровае й пачне расьцi, як у печы хлiеб».

Сажание в печь ребенка как средство народной медицины широко использовали многие европейские народы: поляки, словаки, румыны, венгры, литовцы, немцы.

Еще Бурхард Вормский (ум. в 1025 г.) осуждал немецких женщин, которые для излечения своих детей от лихорадки сажали их в печь. Во многих случаях ребенка засовывали в печь именно на лопате (поляки, немцы, румыны, венгры), причем некоторые польские описания очень близки восточнославянским. Например в Познанеком воеводстве при чирьях или сыпи ребенка сажали на лопате в печь «как булку хлеба» и держали там, пока он не прогреется.

Возможно, что какие-то действия, сходные с «перепеканием», имеет в виду и новохеттское предсказание новорожденному, гласящее, что «ребенок пройдет через реку... оюнь и [испытание] лопатой».

Существуют прямые терминологические пересечения между ритуалом «перепекания» и сказкой о мальчике и ведьме, о которой мы юворили в начале.

В сказке из Гродненской губ., сохранившейся в архиве П. В. Шейна, ведьма называет мальчика сущик и обращается к нему: «Сущик-лущик, покажи ручку!». Слово сущик очевидно образовано от названия детской болезни сущи

В 1984 г. мы зафиксировали в Полесье ритуал, который сопровождался следующим диалоюм: «Шo вы тэ пэчэтэ? - Сушчыкы-лушчыкы! - Пичытэ, пичытэ, коб йиз нэ было». Конечно, такое «втягивание» обрядовой реальности в сказку имеет вторичный характер, однако не является оно и случайным ...

Повидимому, на восточнославянской почве произошло вторичное сближение сказочною эпизода с ритуалом «перепекания». Это стало возможным блаюдаря тому, что в историко-генетическом плане эпизод, по всей вероятности, также восходит к определенным ритуалам.

Кроме этою, некоторую роль могли сыграть особенности содержания и функционирования сказки о мальчике и ведьме. По наблюдениям Н. В. Новикова, сказки на этот сюжет «бытуют преимущественно в детской аудитории (рассказываются или самими ребятами, или взрослыми - детям)».

Особым образом изображается Баба-Яга: « . .. на всем ее облике, действиях и поступках заметно выступает печать деревенской обыденности». Ее жилище - «это уже обычная деревенская изба с русской печью... в которую неудачно пытаются ее дочери и она сама втолкнуть мальчика, чтобы зажарить его и съесть».

Неудивительно, что и эпизод с сажанием на лопату приобретает в значительной степени бытовой характер. С психологической точки зрения переосмысление ритуала в сказке можно объяснить как его инвертирование с точки зрения ребенка.

Легко представить, что именно таким образом мог бы описать «перепекание » ребенок лет 4-5: баба-знахарка хотела засунуть мальчика на лопате в печь, а тот обманул ее и саму отправил в оюнь.

Интересно было бы проследить, как соотносятся наш сказочный эпизод и ритуалы типа «перепекания» в иных традициях, но это уже задача другого исследования.

А. Л. Топорков